Так называлась выставка художника Эдуарда Аркадьевича Штейнберга, состоявшаяся в марте 1989 года в Культурном центре Москвы (Петровские
Линии, 1) и принёсшая ему мировую известность

Продолжаем публикации воспоминаний близких и людей, хорошо знавших художника с мировым именем Эдика Штейнберга.

Погорелка
русской жизни

Анатолий Лейкин, литератор, «избач» в Большой Микрихе:
– Два года подряд мы с Таней гостили на Ветлуге у друзей – первый раз – у Штейнбергов, Эдика и Гали, второй – у художника Ильи Кабакова и его супруги филолога Вики Мочаловой. В июле 1979‑го, ­наконец-то, свершилось: мы приобрели постоянный вид на жительство под ветлужским небом в дачный сезон – избу в соседней с Погорелкой деревне, Б. Микрихе, и стали, по меткому выражению поэта Александра Флешина, также, как и они с Эллой, «избачами».

И у нас, и у общих со Штейнбергами друзей, имелось немало причин проводить под ветлужским небом по несколько месяцев в году. Прежде всего, бывшие старообрядческие поселения (по Мельникову-­Печёрскому) пленяли взор неизбывной красотой: излучиной полноводной реки с живописными берегами, рощами корабельных сосен с ягодами и грибами на белом мху, лесными озёрами, необъятным куполом ночного звёздного неба…

Здесь можно было целиком отдаться творчеству, не отвлекаясь на городскую суету, и полнокровно отдыхать на рыбалке, на лесных прогулках, грибной и ягодной охоте, речных купаниях и банных процедурах. И, наконец, у каждого были свои личные причины на долгое время расставаться с Первопрестольной.

У Штейнбергов – преодолеть соблазн перехода из свободного творчества в разрешённое и заказное, а также тиражировать востребованные иностранными дипломатами и коллекционерами работы. Кроме того, выросшего в Тарусе Эдуарда, как он сам себя величал – «почвенника», из-за невозможности вернуться туда из-за дороговизны жилья, тянуло в похожие места.

У художников Ильи Кабакова и Владимира Янкилевского, собратьев Эдуарда по объединению «Сретенский бульвар», помимо стремления к свободе творчества, была ещё одна веская причина покидать столицу на долгий срок. В начале 1980‑х в Париже стал издаваться нелегальный журнал российских художников-­нонконформистов «А – Я», в первых номерах которого печатались статьи о творчестве того и другого с репродукциями их работ. Это послужило причиной вызова их в КГБ и угрозами самых строгих мер, «вплоть до высылки на восток или на запад». В надежде укрыться на время «от их всевидящего глаза и их всеслышащих ушей» единомышленники Эдуарда предпочли долговременный и добровольный отъезд в заволжские дали.

Похожая причина легла на чашу весов и у известных в мире искусств супругов, киноведа Ирины Рубановой и писателя Леонида Пажитнова. Они подписали коллективное письмо в защиту Солженицына, и в результате его уволили из издательства, а у неё остановили выход в свет книги о «крамольном» польском кино.
Неприятности по работе возникли и у лектора ИНИОНа, доктора юридических наук, Николая Никаноровича Разумовича – «русского Гамлета», как звали его коллеги, из-за его неприятия ввода советских танков в Прагу и начала афганской вой­ны. Он подумывал даже об уходе из института на «вольные хлеба» и на летних каникулах попробовал преподавать на курсах повышения квалификации Ветлужского МВД.
Обосновались в Спасском и Вельяминовы, близкие родственники Штейнбергов (Галина и Лена – родные сёстры), а Пётр Сергеевич, получивший звание народного артиста СССР после выхода в свет кинофильмов «Пираты ХХ века» и «Тени исчезают в полдень», стал встречаться со зрителями сельских клубов Ветлужского района на плановых мероприятиях, а то и в неофициальной обстановке, принимал их, желающих теснее пообщаться, порой и со стопкой сорокоградусной, с «киношным председателя колхоза».

Нельзя не сказать и об интереснейших гостях, посетивших в разные годы по приглашению вышеупомянутых «избачей» ставшие им родными места. Это искусствоведы Василий и Елена Ракитины, художники Виталий Стацинский, Борис Кочейшвили, Александр Лозовой и Юрий Желтов, философ Евгений Шифферс, актёры театра и кино Наталия и Владимир Заманские, писатель Константин Сергиенко… Дружеские отношения у коммуны сложились и с нижегородскими дачниками, живописцами, создателями Ветлужской художественной школы Людмилой и Николаем Коптеловыми, конструктором Горьковского автозавода Михаилом Глумовым.
По заведённому Штейнбергами правилу, ветлужские москвичи, как говорится, «по кругу» ежемесячно, а то и чаще, собирались на творческие семинары, плавно переходящие в застолье. Тему очередного интересного всем трактата и дальнейшего его обсуждения предлагали также в порядке очерёдности.

Собиралось, как правило, до десяти, а порой и до двадцати человек, и, учитывая многообразие интересов семинаристов, каждый по очереди отчитывался по своей теме. Как сейчас помню сообщения киноведа Ирины Рубановой о творческом пути польского кинорежиссёра Анджея Вайды, филолога Галины Кабаковой – о своих фольклорных экспедициях в сибирской глубинке, литературоведа Леонида Пажитнова – о свободомыслии Льва Толстого, приведшего его к отлучению от церкви, Галины Маневич – о взглядах Достоевского на искусство, Ильи Кабакова – о концептуализме в живописи, художника Владимира Янкилевского – о содружестве нонконформистов «Сретенского бульвара», куда входили и они с Ильёй и Эдиком…
Многие из тех трактатов стали позже главами книг и статьями в периодической печати, ­что-то сохранилось в авторских конспектах.

Память сердца

Виктор Пивоваров, художник из содружества «Сретенский бульвар»:
– При всех аналитических попытках в творчестве Штейнберга остаётся огромный пласт необъяснимого, не того необъяснимого, которое ещё не было объяснено, а того, которое объяснено быть не может и не должно. И это самое драгоценное, что может быть в искусстве.

Остался свободным

Леонид Пажитнов, писатель:
– Всё время остаётся ощущение некоей тайны, непостижимости и невыразимости в словах того, что запечатлено на полотнах. В этой неисчерпаемости духовного диалога, предложенного зрителю, может быть, истинная прелесть и обаяние искусства Эдуарда Штейнберга.

Феномен Штейнберга

Ольга Медведкова, корреспондент «Русской мысли»:
– Геометрия его работ – это не столько открытие истины как жёсткой структуры, сколько язык, дающий возможность выразить «тоску по истине», «тоску по трансцендентному», демонстрация не силы, но слабости. Он точно знает единственное, что необходимо знать: где верх и где низ, где небо и где земля, где право и где лево, где жизнь и где смерть…