Исчезнувшие и исчезающие деревни должны сохранить в истории свои названия и имена тех, кто в них жил, чтобы люди их помнили

Из конкурсной работы Ксении Соколовой «Юность, опалённая вой-ной»: «Жизнь была тяжёлая, но уже всё чаще в сводках по радио говорили, что наши вой­ска освобождают один город за другим. И, вот, наконец, долгожданная победа! И снова все плакали. Только слёз теперь было ещё больше: плакали о погибших на фронте, об умерших от голода детях. Плакали молодые вдовы, осиротевшие дети, одинокие старики. Общее горе и радость объединяли людей, помогали выстоять в трудное время. Недалеко от нас, в Беляевке, был организован детский дом, куда привозили во время вой­ны детей из блокадного Ленинграда. Как их все жалели, как понимали, как старались помочь. Наша семья приютила дальних родственников, эвакуированных из города на Неве. У них тоже фамилия была Деричевы. Их мать звали Саней, а девочек Маня и Галя. Такие они были добрые, ласковые, за всё благодарили. Много рассказывали, что в блокаду пережили, очень страдали, болели, а доброты и человечности не растратили. Потом они в Шахунью уехали, на работу устроились. Девушки замуж вышли, а мать вместе с ними жила.

Вой­на закончилась, и страна переходила к мирному строительству.
После вой­ны я работала в лесу – кадровой (в кадре) и по повесткам. Сначала заготавливали лес, а потом сплавляли его по реке Ветлуге до Красных Баков. Обратно от Уреня шли пешком, да ещё с ношей. Один раз пришла, ноги распухли, как подушки. Мама баню истопила и меня под руки увела, помогала вымыться. Хоть и уставали на работе, всё равно гулять хотелось, молодость брала своё. Бывало, приду вечером и думаю: «Ну, сегодня никуда не пойду». А как гармошка заиграет, всё равно не удержишься и пойдёшь. Гармонист у нас был Колюня, уж так хорошо на «хромке» играл. А Паша Лебедев (мой будущий деверь) пел от души, голос из одного конца деревни в другой отдавался. А мы сидели на лавочке и слушали. Пляски тоже устраивали, особенно любили Тентетюлиху. Откуда такое название – не помню, а вот слова до сих пор помнятся. Тентетюлиху плясали четыре девушки. Они вставали в кружок и поочерёдно припевали. А ещё любили плясать «Ветлужского». Тут уже шесть человек участвовало, три парня и три девушки. Становились друг против друга и пели.

Любили отдыхать и работали, не жалея сил. Бригада у нас была девичья, а бригадиром – дядя Егор Сулоев. Такой старик хороший и потешный. Бывало, спилим дерево, сядем отдохнуть, одежду у костра посушить, перекусить. Е­да-то вот какая у нас тогда была – кусок хлеба в снег бросишь, место заметишь, а в перерыв его откопаешь, погреешь у костра, да и грызёшь. А дядя Егор всё с шутками: «Садитесь, девоньки, передохните». Мы сядем, обувь снимем, сушим. А он вдруг как закричит: «Девки, глите-тко, заяц!» Мы вскочим: «Где, где он?» «А, вон побежал! Ну вот, девульки, встали, отдохнули, а теперь и работать пора». А то, бывало, так говаривал: «Отдохните, пока стриженая девка заплетается». «Стояли» мы в то время с подругой Любой Перовой на квартире у тётки Ефросиньи. Семья у неё была большая. Хозяйка полную печь чугунов наставит, а наш чугунок с супом у самой заслонки. Придём с работы, суп весь скис недоваренный, даже пузыри идут. Погрызём пирогов или хлеба чёрствого, что из дома принесли, и с этим спать ложимся. А утром снова на работу.
В 1946 году тятя с вой­ны вернулся, израненный, больной. Привёз мне колечко золотое, тоненькое такое с красным камушком, а маме – шаль большую, красивую с кистями. Стали мы с отцом в колхозе работать и в лес по дрова ездили. Спилим дерево, тятя закуривает и говорит: «Ну, отдохни, Олюшка». А мне отдыхать некогда, я пока сучки обруб­лю. С тятей мне спокойно было, он меня берёг, жалел. Только вот пожил совсем мало. Летом переправлялись через Ветлугу на дощанике, в заливные луга на покос ездили, он у меня на руках и умер. Вот тогда сосед Борисов сказал маме: «Ну, Марья Дмитриевна, теперь твоя жизнь кончена». Но мама руки не опустила: надо было дальше жить, ребятишек поднимать. Только вот не зря говорят, что беда одна не приходит. Г­оре-то оно не по лесу, а по людям. Ослабленные полуголодной жизнью дети стали болеть и умирали один за другим. Из восьмерых в живых осталось только трое. Ольга, Александр и Николай. После смерти отца мама говорила, что корову продавать придётся. Но я ей ответила: «Что про нас люди скажут? Ведь осудят. К­ак-нибудь выкрутимся». Я работала, по вечерам траву косила да ношами домой носила, а мама её возле дома высушит, да и на сарай перекидает.
В лесу мы работали в посёлке на Малой Какше. С осени на заготовках, с марта клетки грузили, в мае на сплав ходили. В 1956 году я замуж вышла за Николая Лебедева, он меня на семь лет младше был. Дали нам квартиру в бараке. В 1957 году Таня родилась, в 1958 – Надя. С рождением дочек я в лесу уже не работала. Перешла на пекарню, стала подручной, а потом заведующей. Жизнь начала налаживаться. В 1978 году переехали в Ветлугу, квартиру получили. Дочки в один год замуж вышли. С нами одна Люся (младшая) осталась, я её на сорок втором году родила. Николай в леспромхозе работал, а я – на птицеферме, оттуда и на пенсию вышла. Только вот стажу не хватило, он тогда делился на «колхозный» и «производственный». Я потом ещё восемь лет на пенсии трудилась. Как оказалось позднее, что общий трудовой стаж у меня 42 с половиной года. Вот так вся жизнь моя прошла в работе и заботе. В чём секрет моего долголетия – не знаю. Наверное, долго живу, потому что в Бога верую, зависть и злобу в сердце не держу, людей не осуждаю, ничего не украла, никого не обидела». За свой труд О. П. Лебедева удостоена звания «Ветеран вой­ны» и «Ветеран труда», награждена медалью «За доблестный труд в Великой Отечественной вой­не 1941–1945 гг.» и юбилейной медалью «50 лет Победы в Великой Отечественной вой­не».