К выходу в свет в издательстве «Возвращение» двухтомника «Избранное» поэта Александра Флешина
… Как узнать, что крупно, а что мелко?
Всё меняет вдруг такая малость!
Тихая деревня Погорелка
В жизнь мою вошла и там осталась…
Эта строфа из стихотворения Александра Флешина, которое так и называется – «Погорелка». Здесь автор прожил без малого 26 летних сезонов, а впервые восхитился Ветлужским краем в 1979 году уже зрелым поэтом.
За плечами было довоенное детство в Москве, омрачённое арестом отца, эвакуация и проживание в Алма-Атинском интернате, работа с другими подростками, его воспитанниками, на колхозном поле… По возвращении в Москву пришлось оставить школу из-за тяжёлой болезни мамы, заочно сдавать экзамены на аттестат зрелости, совмещать учёбу в институтах Востоковедения и культуры с работой на производстве.
Все эти годы, начиная ещё с военных, Саша сочинял стихи что называется «для родных и близких», в прессе они не появлялись оттого, что автор не прославлял ударные стройки и передовиков производства и колхозного труда и не клеймил позором космополитов и врачей-вредителей.
Прожиточный минимум им с мамой обеспечивали работа взрослого уже сына столяром третьего разряда на фабрике «Лира», разъезды по столице и области в качестве агента-экспедитора, служба корректором в машбюро проектного института «Гипроцветмет», библиотекарем в главке «Союзшахтоосушение». Позднее таких, как он, назовут «поколением поэтов-дворников», в годы перестройки вышедших наконец-то из своего подпольного андеграунда на страницы центральных газет и журналов, собирающих полные залы поклонников их стихов и прозы, получивших зелёную улицу для издания своих книг…
И, хотя о сборнике своих стихов в доперестроечные времена приходилось только мечтать, стихи признанного уже в узких кругах поэта Александра Флешина изредка появлялись в центральных газетах: «Сельская жизнь», «Труд», «Неделя», в популярном столичном «Московском комсомольце», в периферийных журналах «Волга», «Сибирские огни», «Север», «Полярная звезда» и «Литературная Грузия», звучали по Всесоюзному радио в передачах «С добрым утром», «Опять двадцать пять» и на литературных вечерах в кафе «Синяя птица».
Привечали их и знаменитые старшие товарищи по поэтическому цеху Рюрик Ивнев, Михаил Светлов, Аркадий Штейнберг, Вильгельм Левин… Непрофильные работы для заработка сменили престижные переводы, его имя соседствовало в сборниках рядом с именами признанных поэтов и переводчиков Арсения Тарковского, Семёна Липкина, Аркадия Штейнберга… Статус поэта и переводчика подтверждало и членство в профкоме литераторов при издательстве «Советский писатель».
Наладившуюся уже, казалось, жизнь прервал обыск КГБ и арест Александра 31 октября 1974 года. А поводом послужили попавшие в руки органов строчки, признанные антисоветскими.
О, Родина, ты кинулась, краснея,
За океаном закупать хлеба…
Довести дело до статьи «Антисоветская пропоганда и агитация» работникам идеологического отдела поначалу не удавалось – компрометирующего материала не хватило. Однако конфискованных при обыске книг западных изданий (подозреваемый оказался заядлым библиофилом) оказалось вполне достаточно, чтобы довести дело до суда, правда, по более мягкой статье. Год без двух месяцев он провёл в Лефортовском следственном изоляторе и был осуждён на четыре года. Срок отбывал в лагере на Вежайке в Республике Коми, а затем в городе Микуни в тех же краях, «на химии», так называемой стройке народного хозяйства. Всё это время, и в Лефортове, и в Коми, Александр продолжал писать стихи и посылал их в письмах домой. Разлуку с женой, с которой счастливо прожили двенадцать лет, скрашивал цикл стихов, посвящённых Элле. Вот маленький отрывок только одного из них:
…Меня упрямо выбрал путь.
Он мой. Мне некуда свернуть.
Но ты не плачь, не прячь лица.
Мы неразлучны до конца…
(Нарушая хронологическую последовательность, скажу, что поэтическое пророчество сбылось в полной мере: три с половиной года разлуки, прерываемые редкими разрешёнными свиданиями с труднейшим преодолением двух с половиной тысяч вёрст, особенно на последнем этапе, ещё двадцать семь лет вместе, плюс двенадцать долефортовских и пятнадцать уже лет после ухода Александра из жизни, посвящённые по преимуществу разбору его архива и изданию трёх его объёмных и полноценных книг, потребовавшему немало, прямо скажем, героических усилий. «Верность и отвага», эти слова поэта Владимира Корнилова, обращённые ко вдове Достоевского Анне Григорьевне Сниткиной, можно вполне отнести и к Элле Георгиевне Флешиной!)
Вот её слова из предисловия к двухтомнику «Избранного» Александра Флешина:
«…в 1979 году летом мы попали в удивительный уголок России. Художник Эдик Штейнберг, сын Аркадия Акимовича, пригласил нас в гости в деревню Погорелка на реке Ветлуга, где у него была изба. Места оказались сказочные: простор, тишина, безбрежные леса, рыбалка, грибы, ягоды… В эти места нельзя было не влюбиться. Мы тоже купили себе избу и, по определению Саши, стали «избачами», как и московские художники-нонконформисты Илья Кабаков и Владимир Янкилевский, а также народный артист Пётр Вельяминов… Эта избушка с русской печью и ласточкиными гнёздами над окошками стала подарком судьбы. Мы прожили в ней более четверти века. Все самые светлые стихи этих лет написаны именно там».
Из-за ограниченности газетного листа приведём здесь только одно из этого «светлого» множества, занимающего более полутысячи страниц двухтомника, зато полностью:
Я срываюсь, сгибаюсь, / И опять улыбаюсь; / Выплывая из мрака, / В море света купаюсь. / Забываю обиды, / Отметаю тревоги, / Чтоб лететь без орбиты, / Чтоб идти без дороги. / Потому, что живу я, / Над бедой торжествуя, / Не отсюда досюда, / А от чуда до чуда.
Чудом Александр Флешин именует не только собственное творчество, но и знакомство, и многолетнюю дружбу с ветлужанами: создателями и педагогами Ветлужской художественной школы Николаем Павловичем и Людмилой Евграфовной Коптеловыми, живущими по соседству, бывшим директором Ветлужской библиотеки Людмилой Борисовной Кураевой, где он неоднократно выступал с чтением своих стихов, с коллегами, посещавшими эти чтения… Подборки его стихов регулярно печатались в «родной» районной газете «Земля ветлужская», звучали на занятиях Воскресной школы…
Ну, и, разумеется, ещё одно чудо – это ветлужские просторы. Не удержусь и приведу в подтверждение ещё одно стихотворение:
Любуясь безупречным небом,
Сгоняя комаров со лба,
Я в Спасское иду за хлебом
Сквозь шелковистые хлеба.
Цветёт шиповник вдоль лощины,
(Сирень своё уж отцвела),
И неба глубь не без причины
Земные тронула дела.
Лучи страды своей дождались
И всё же тихо там пока,
Где наши мысли, охлаждаясь,
Преобразятся в облака.
Анатолий Лейкин, член Союза писателей России
ФЛЕШИНИЗМЫ и АФЕРИЗМЫ
Если бы в алфавите остались одни согласные, какая была бы от него польза? Гласность необходима!
Заглядывая далеко вперёд, вы утрачиваете способность ориентироваться на местности.
Одним людям живётся хорошо, другим – плохо. Вопиющая несправедливость! Всё должно быть наоборот.
Идти в ногу со временем – удел проходимцев.
Как бы глубоко вы ни проникли, исследуя человеческую подлость, вам никогда не достичь дна.
Мысли для мыслей
- Люди, будьте бдительны – не бойтесь друг друга.
- У хорошего настроения много врагов.
- Мораль – это нечто баснословное! Мудрость заключается в том, кто способен её вместить.
- Искусство требует жертв, но само оно не должно быть жертвой.
Александр Флешин
Изба Флешиных в д. Погорелке, где они жили летом с 1979 годаПОЭТИЧЕСКОЙ СТРОКОЙ
Не в лаптях, не с котомкой убогой,
не с корявым, простым посошком,
но просёлочной всё же дорогой
я бродил по России пешком.
Слушал я перезвоны рассвета,
упирался зрачком в поплавок,
спал в стогу и в награду за это
был избавлен от многих тревог…
Как-то жизнь предосудительно меняется.
Декорации, устои, освещение.
Прежде скрытое нахально заголяется,
липкой грязью украшается священное.
Вроде всё вокруг в сохранности и целости,
только тонет мир во тьме песка зыбучего
да на «общечеловеческие ценности»
кем-то шапка-невидимка нахлобучена.
Об этом
Кто о чём – я об этом.
Взгляд фиксируя мой,
тьма питается светом,
свет питается тьмой.
Двуединость такая
длится, тайну тая,
из чего вытекает
ручеёк бытия.
Ввысь иду по приметам,
а в душе-то самой
тьма питается светом,
свет питается тьмой.
Моему читателю
Решая сложные задачи,
притом коварные порой,
в погоне за хвостом удачи
мы странной тешимся игрой.
Мираж упорных обольщает,
химеры в плен берут сердца.
И жизнь так много обещает
и шлёт нам за гонцом гонца.
В соблазнах щедрых столько яда,
так властно сладок этот яд.
А мне всего-то в жизни надо
полнеба и земли на взгляд.
Чего бы мы у Бога попросили?
Какой бы обособили урон?
На все четыре стороны – Россия,
лихие вести с четырёх сторон.
Всем векселям, подписанным беспечно,
настали сроки – кредиторов тьма.
И, подтверждая, что ничто не вечно,
идеи мрут и рушатся дома.
Сбываются пророчества наглядно,
всей болтовне державной вопреки,
но справедливость не всегда нарядна,
и тыкать пальцем нынче не с руки.
Свет воссиял, а на душе тревога.
Поверженные идолы страшны.
Чего же ныне нам просить у Бога,
какой животворящей тишины?
Летний вечер
Над закатами поздними
мягкий проблеск луны.
Все мосты между звёздами
навсегда сожжены.
Притяженьем повязаны
массы душ и планет.
Над столетними вязами
всеобъемлющий свет.
Горизонт ускользающий
остывает вдали.
Много зрелищ пока ещё
у старушки Земли.
Вера в Бога сама – Божья милость,
но при этом не трудно понять:
христианство – система на вырост,
так сказать, неподъёмная кладь.
Как приманчивы райские кущи!
Только слишком до них далеко.
По Христовым заветам живущих
в наше время сыскать не легко.
Ну, а прочие только бормочут,
свечки жгут да обряды блюдут,
выбирая и путь покороче,
чтоб не был и ухабист и крут.
Замирают в прилюдном поклоне,
никому не простив ничего,
и Христа видят лишь на иконе,
где застыл скорбный образ его.
Есть люди
Есть люди странной, неземной породы,
а может, по-особому земной.
Их не страшат преграды и невзгоды,
их путь проходит в плоскости иной.
Не ради иссушающих амбиций,
от суеты тщеславной далеки,
они спешат в грядущее пробиться,
всегда наперекор и вопреки.
Здесь, рядом с нами, а не за морями,
скрепляющие всех эпох торцы,
живут, преобразуя мир, творяне,
ну, те, что в просторечии творцы.
Как трудно быть сегодня оптимистом!
Ну, близоруким проще, может быть,
хоть и они поймут, конечно, быстро,
что мир одолевает волчья сыть.
Прикрывшись философией элитной,
мы так от идеалов далеки!
Весь род людской, вооружась молитвой,
отращивает когти и клыки.
Автоэпитафия
Я жил во сне, а умер наяву.
И вот уже по Стиксу я плыву.
И, верно, в наказанье за грехи
Харон читает мне мои стихи.
Глубинка
Здесь на месте сонник и герань,
и дышу я с чувством примиренья,
перейдя невидимую грань,
воздухом другого измеренья.
Вопреки всему в сознанье длясь,
возникает из прозрачной дали
внешнего и внутреннего связь,
в гармоничной ясности реалий.
Я к потоку времени приник,
ощутив движенья постоянство.
Пёсий лай и петушиный крик
утверждают подлинность пространства.
Чего ещё надо питомцу страны,
где счастлив уж тем, что живой?
Четыре угла, четыре стены
да крыша над головой.
А то, что губительно хрупок покой
и так ненадёжен сосуд,
того не исправишь чудесной строкой,
бессилен и разума суд.
При жизни в Бога я почти не верил.
Он просто мне неясен был, и точка.
Я впитывал, забыв свои потери,
дыханье жизни каждого листочка.
Я упивался свежестью восхода
и растворялся в зареве заката,
в ладу со всеми временами года,
летящими стремительно куда-то.
Теперь же с недоступным раньше Богом
я о земном веду упрямо споры.
Мы рассуждаем пристально о многом.
К консенсусу, боюсь, придём не скоро.
Памяти Юшенкова
Кто выступает против мрази,
тот изначально обречён.
Страна гниёт в последней фазе.
Диагноз подтверждён врачом.
Сегодня шутовской наряд
в чести, как ни печально это.
Самозомбированья яд –
эпохи главная примета.
Бредут неведомо куда,
уратив образ и подобье,
титанов давешних стада,
на мир взирая исподлобья.
Оплачивая горькую потерю,
с которой примириться не дано,
я в прошлое России свято верю
при всех его неоспоримых «но».
Оно и вовсе было бы прекрасно,
когда б не глупость и не слепота
тех, кто считал, как ясно нам, напрасно,
Что Русь и в диких мерзостях свята.
Да, жизнь не сон в нирване,
в ней тьма сменяет свет.
Без разочарований,
наверно, жизни нет.
Нас взгляд порою ранит,
друг огорчит не раз,
но ландыш не обманет,
фиалка не предаст.
Утро
Глядите: мир опять готов
нам радость подарить,
являя воплощенье снов,
трепещут крылышки цветов,
готовых воспарить.
Сегодня с матерью-землёй
им расставаться жаль.
Но с мотыльками и со мной
считает всех одной семьёй
сияющая даль.
Александр Флешин из книг «Полёт Икара» и «Избранное»