Своим названием деревня Верхняя Слудка обязана высокому месту. «Слуда» в переводе с угоро-­финского – высокое место. Деревня расположена на правом высоком берегу реки Ветлуги.

По преданию, которое передаётся из поколения в поколение, говорится, что эти глухие лесные края русскими людьми заселены давно, когда ещё здесь жили коренные жители – черемисы. Документы и древние летописи свидетельствуют о том, что заселение русскими началось не раньше XVI века. Это был глухой дремучий край, в котором на много вёрст не было населённых пунктов.

На 1953 год в Верхней Слудке было около 50 жилых домов, колхозные хозяйственные постройки: скотные дворы – коровник, телятник, конюшня, овчарня, свинарник, а также кузница, пожарное депо. Последний старый дом в деревне был запечатлён на фото в 1992 году. Сейчас это опустевший населённый пункт – урочище.
Богатая история деревни Верхняя Слудка собрана и «упакована» в книгу известного ветлужского краеведа Е. В. Барулёвой «Мне дорог край родной». Глава из этой книги «Сон Елизаветы» посвящена жителям это деревни. С разрешения автора публикуем её на страницах газеты.

«22 мая вижу сон. Верхняя Слудка в 1950‑е и все её жители, которых хорошо помню, проходят перед моими глазами по одному и семьями, нарядные, радостные, машут мне руками и зовут идти с ними. Вижу, что они празднуют Николу. Идут они от реки, собирая по пути жителей из каждого дома. Собрав всех, направляются снова к реке, где на крутом берегу стоит лавочка и сидит уже гармонист Вася Серебряков. Среди ребят и мой брат Иван, одетый в новый костюм, в хромовых сапогах (точно так он одет на фото в день проводов в армию). И тут я увидела своих родителей: они идут от своего дома, улыбаются, но проходят мимо. Я крикнула: «Мама!» и проснулась от собственного крика. Всё исчезло, а я ещё долго не могла опомниться.

Этот последний «парад» моих односельчан прошёл передо мной, как наяву, ярко и красочно. Точно в кино, кадр за кадром, как при замедленной съёмке, прошли, как живые, дорогие моему сердцу люди. Я видела их счастливые лица, но было ­что-то трагическое в этом шествии, как будто они прощались со мной, проходя в последний раз.

Первыми вышли сёстры Аристовы. Забор их дома находился в пяти шагах от крутого, почти отвесного правого берега реки. Старшая Катя вела за руку семилетнюю дочь Иру. Нюра, средняя из сестёр, уже невеста, в цветастом ситцевом платье шла под руку со своим женихом Анатолием Шмелевым из деревни Потешихи. Волосы у неё были белые, курчавые, и собой она была хороша. Младшая Люба, лет шестнадцати, тоже нарядная шла позади сестёр. Родители у них рано умерли. Жили сёстры дружно, помогая друг другу. Зимой чаще всего беседки были у них. В доме всегда был порядок. С детства мы, Ира, Зина Саблина и я, дружили, хотя они были младше меня года на два. Вспоминается такой случай. Мать Иры – Катя – утром до работы варила суп для трактористов, а потом уходила на работу. Г­де-то за час до обеда трактористов мы с Зиной приходили к Ире обедать (голодно было). Большой чугун с супом нам из русской печи не вытащить, поэтому Ира, как самая младшая, залезала в печь с уполовником, черпала суп в блюдо и вылезала из печи. Хлеба не было, но картошки в супе было много. В чугуне было и мясо, но мы его никогда не трогали, боялись. Супа трактористам тоже хватало. Сёстры были трудолюбивые, помогать им было некому. Катя и Нюра – с утра до вечера на работе. Люба пасла овец. Они шли радостные и весёлые…

Сосед, Василий Игнатьевич Аристов, на праздник не пошёл. Он собрался с лукошком досевать поле, которое не успел засеять вчера. Уговаривать его бесполезно. Дочки Мария, Тоня, Дуня и Люба нарядные, все в одинаковых платьях в горошек, присоединились к соседкам. Впоследствии все, кроме Дуси, уехали на Сяву.

Из дома напротив вышла вдова Клавдия Голицына вместе с глухонемым сыном Санком. Его всегда звали Немко, хотя он легко общался с односельчанами жестами и был добрым и жизнерадостным. Это был безотказный работяга. Зимой возил сено на ферму, летом пахал, сеял, косил… Ребята всегда звали его на праздники гулять. Скромный и застенчивый, он всегда плёлся сзади. И сейчас он шёл позади девушек. Его мать Клавдия была не весела. После вой­ны вдовы в праздники всегда плакали, с тоской глядя на мужчин, вернувшихся домой с фронта. После смерти матери Санко уехал к родственникам в д. Ченебечиху.

К Голицыным присоединился бригадир Александр Тюленев с женой Ольгой. Он, как всегда, идёт с огромной самокруткой (цигаркой). Очень хитрый и плутоватый, Олья – тихая и пугливая, маленького роста. И сейчас она, одетая неброско, подошла к Клавдии Голицыной и стала с ней тихо разговаривать. К ним присоединилась соседка Ольги – Анна Аристова, тоже вдова. Анна нетороплива, дородна. Хозяйство у неё в порядке, муж до вой­ны всё в доме устроил, заработал много хлеба, поэтому всю вой­ну жила, не тужила. Голода не испытала, не ела гнилую картошку и не пекла хлеб с лебедой. Рядом с ней бежал мой ровесник Валька, который начал курить с первого класса, плохо рос и его звали «шохирь». Оделась Анна по-вдовьи: тёмная юбка и серая кофта, на голове тоже ­какой-то серый платок. Не весел праздник для вдов.

А вот и Цыганиха (Анна Цыганова) спускается с крыльца с сыном Колькой. Смуглая, с угольно-­чёрными волосами, заплетёнными в косу и уложенными на затылке вьюшкой. Анна сегодня вдовий платок не надела, ярко нарядилась, лицо светится от счастья. Через дорогу она увидела выходившего из дома Николая Серебрякова. За ним семенила маленького роста, но очень шустрая жена Анна. Она была простой, добродушной, хотя и крикливой, делилась с бедными, подавала нищим. Она часто подкармливала меня, сажала за стол обедать вместе со своей дочкой Машей, моей ровесницей. Манька, румяная и полненькая, бежала за матерью. Рядом шли сын Александр, дочь – тоже Анна (у нас звали – Нюра). Они учились: сын в институте, видимо, приехал на выходной, дочь – в средней школе в Ветлуге.

Н. Серебряков всю вой­ну работал бригадиром, а потом ушёл в Панфилиху завскладом. Его дети не нуждались в одежде, всегда были сыты. Всю вой­ну они не испытывали нужды ни в чём. Потом мы с Машей учились в Ветлуге, вместе жили, и часто на вечера в школе она одалживала мне свои платья, т. к. у меня было всего два выходных платья. В дальнейшей жизни ей не повезло, умерла в 50 лет. А.Н. Серебряков спился, хотя имел высшее образование. Нюра стала адвокатом в г. Дзержинске. Их отец Николай умер тоже от пьянки. Цыганиха же сошла с ума, увезли в Ляхово, а дочку Валю увезли в детдом. Брат Коля, вернувшись из армии, её нашёл. Они переписывались, но она была удочерена приёмными родителями и к Цыганихе не вернулась.

Проходя мимо дома Саблиных (соседей Цыганихи), увидела у раскрытого окна старую бабушку Анну. Она на улицу уже не выходила, всё время сидела у окна, наблюдая над проходящими мимо. Она улыбалась беззубым ртом и кричала свою дочь Парасковью (так с гласной «а» произносили у нас это имя). Она уже на улице. Ещё моложавая, медлительная и неуклюжая, скромно подошла к женщинам. На ней клетчатая юбка и ситцевая синяя кофта с длинными рукавами. Её внучка и моя задушевная подружка Зина бежала мне навстречу. Мы были почти неразлучны. Это была живая и жизнерадостная девочка, шаловливая в детстве, весёлая и с большим юмором в юности. Зина училась в школе на Сяве, так как мать её работала там.

На улицу вышел и В.П.  Саблин, наш добрый доктор Вася, ещё молодой и стройный. Он улыбался и здоровался со всеми. Василий Петрович был авторитетный человек не только для нашей деревни, но и для всей округи Макарьевского сельсовета. До вой­ны работал в Сергинском медпункте. В вой­ну был в полевом госпитале и приобрёл огромный медицинский опыт. Прожил долгую и интересную жизнь, помогая людям. Моя подружка Зина рано умерла.

Напротив дома Саблиных стоял мой родительский дом. Отец мой, В.А. Барулёв, был мастером на все руки и по тем временам – достаточно грамотным (окончил три класса). Хорошо считал на счётах, был заведующим райповским магазином в д. Скрябино в 30‑х годах. Хороший плотник, знал толк и в ремесле. Делал сани, телеги, лошадиную сбрую и всё, что нужно в домашнем хозяйстве. Брат Иван окончил всего четыре класса. Как рослого и здорового, его сразу определили в колхоз. Ему шёл десятый год (второй год вой­ны) и подростки нужны были колхозу. В 8–9 лет он боронил, в 10 встал за плуг. Зимой возил навоз с ферм и сено для скота. За ним была закреплена лошадь, за которой он ухаживал: следил, нет ли потёртости на коже, хорошо ли накормлена, напоена. Мама Клавдия Ивановна, как и все женщины того времени, была большой труженицей и в работе всегда старалась быть впереди: на сенокосе, в жатве, в тереблении льна. Особенно тяжёлой работой было мять лён вручную на мяльницах в «чёрной» бане. Придут вечером с работы, глаз не видно, всё лицо чёрное от сажи. Бедные женщины, сколько дыма и сажи наглотались они от этой работы за долгие годы. Но никто не роптал, ведь они с детства были так воспитаны: раз надо, значит надо, без всяких разговоров. Мама была хорошей хозяйкой, рукодельницей, умела шить, вышивать, вязать.

Я училась на отлично вначале в Сергинской начальной школе, затем, в 1950 году – в Васильевской семилетней. Рано научилась шить, вышивать и вязать.

Богатая история деревни Верхняя Слудка собрана и «упакована» в книгу известного ветлужского краеведа Е. В. Барулёвой «Мне дорог край родной». Глава из этой книги «Сон Елизаветы» посвящена жителям это деревни. С разрешения автора продолжаем публиковать её на страницах газеты.

«Из соседнего с нами дома вышла, как пава, Валя Рябкова, которую ­почему-то всегда звали Бутина. Она была в любимом синем креп-жоржетовом платье в белый горошек, которое ей очень шло, в накинутой на плечи белой шали, связанной самой. Чёрные до плеч кудрявые волосы спереди уложены в небольшое возвышение и закреплены скрепкой. Высокая, статная и молодая, Валя выглядела прекрасно. Она была в чёрных туфлях и белых носочках. После смерти родителей Валя осталась совершенно одна. Правда, в Валове жила её замужняя сестра Маня, у которой было уже трое детей. Характер у Вали был весёлый, неунывающий и самостоятельный.
Дом брата моего отца, Михаила Барулёва, стоял в огороде, а не на самой улице. Михаил Александрович воевал с начала и до самого конца вой­ны. Пришёл бравым солдатом с боевыми медалями на груди. Он женился на подруге своего младшего брата Ивана – Анне Соколовой из д. Пустошь. Иван ушёл на фронт 17‑летним парнем и пропал без вести в первый же год вой­ны. Михаил работал в колхозе, у них было уже двое детей: Коля и Таня, позднее родилась Аля. Дядя Миша вышел в своём новом костюме, белой рубашке и солдатской фуражке и подошёл к мужикам. Его жена Анна, нарядная, в красивом клетчатом платке на плечах, с маленькой Таней на руках вышла на улицу, но со всеми не пошла, т. к. Таня закапризничала. У них жила ещё сестра Михаила – Маруся, красивая и статная девушка. Она вышла в нарядном платье крупным горохом и встала рядом с девушками.

Вот вышла ещё одна вдова – Вера Аристова – маленького роста, бойкая и незаметно нырнула в толпу. Сын Дорька бегал с ребятишками. Они жили прилично, т. к. муж перед вой­ной получил порядочно хлеба на трудодни, и они не голодовали.

Рядом жили самые бедные жители деревни – вдова Александра Аристова (всегда звали по бабушке Акулинина) со своими детьми Ваней и Машей. Уж кто хлебнул горя, холода и голода, так это они. Ване шёл десятый год, хотя его заставляли работать в колхозе, достатка в дом он почти не приносил. Александра была больна, Маше было лет восемь. Дом был старый и худой, дверь из дома открывалась на улицу (не было пересинья). Двор распилили на дрова. Ели всё: мох, траву, клеверные головки, гнилую картошку. Не было одежды, Маше не в чем было ходить в школу. В 1952 году они уехали на Вахтан.

Одновременно с Валей Рябковой вышли её соседки и подруги – дочки первого председателя колхоза д. Верхней Слудки Михаила Васильевича Аристова. Он к этому времени уже умер, а его сын по глупой случайности угодил на год в тюрьму за самогоноварение (тогда с этим делом было очень строго). Белокурая Маня немного заикалась и была стеснительной на людях. С сестрой Нюрой шёл её жених Иван Молинов из д. Колосихи. Нюра была побойчей. Обе – в цветастых платьях с длинными рукавами и в синих, со шнурочками (модных в то время) тапках. Раньше они были середняками. У отца было пять домов, а сейчас, как все, бедные. Потом жизнь разбросала их по разным местам. Анна Молинова всю жизнь прожила в Колосихе, последнее время в г. Ветлуге. Леонид женился и уехал в Республику Коми.

К шествию присоединились сразу четыре вдовы, у всех мужья погибли на фронте. Две кумы и неразлучные подруги: Клавдия Барулёва (Петрухина), жена брата моего отца – Петра и Люба Тюленёва, имевшая двух сыновей – 17‑летнего Сашу и Ваську – нашего ровесника. Клавдия – длинноносая и худощавая, постаревшая после похоронки на мужа. Она стала вспыльчивой и нервной. Люба же, весёлая и разухабистая баба, всегда была в настроении. На праздник обе нарядились в сатиновые синие юбки и ситцевые в мелкий цветочек кофты. Обе кумы сделали одинаковые причёски, волосы зачесали назад и закрепили шпильками. Люба была весела, похоронка на мужа не на долго выбила её из привычной колеи. Ведь надо было жить, кормить и воспитывать двух сыновей. А вот Клавденька, как её все у нас звали, постоянно плакала. Муж её, Пётр, был умный и непьющий, работал на Сяве, перед вой­ной жену с дочкой Ирой привёз в свою деревню ближе к родственникам. Жили они тяжело. В 1944 году Ира пошла в первый класс, и вся тяжесть бытия легла на плечи одной матери.

Праздники в вой­ну не собирали, а в 1950‑е праздновали Николин день (в мае). На зимнего Николу (в декабре) они с Любой уезжали в гости на Пашково на две ночи. Брат Владимир запрягал лошадь, они надевали тулупы, тёплые платки, шубные рукавицы и валенки. Мы же с двоюродной сестрой Ирой оставались домовничать, помогал нам сосед Васька. Шли мы к моему отцу за пилой, пилили сырые дрова. Васька их колол, а мы с Ирой носили их в дом, обкладывали ими кирпичную маленькую печку, чтобы просохли к завтрашнему дню. Сухими дровами с печки её топили (русскую печь нам матери наказывали не топить). Варили себе картошку или пекли её в горячей золе, пили кипяток с вяленой свёклой, хлеб и тогда ещё ели не досыта. На третий день приезжала мать Иры, привозила гостинцев, пирогов, домашнего пива, мочёных ягод, брусники с солодом. После семи классов Ира ушла в няньки на Сяву, а через два года устроилась там же в пекарню. Все детские годы мы были неразлучны. И в этот праздник Ира сразу подбежала ко мне, весёлая и нарядная. Мать сшила ей новое ситцевое платье.

У Любы Тюленёвой старший сын Саша поступил в ремесленное училище на Сяву, а Васька учился в школе вместе с нами. Жива была ещё старая бабушка Пелагея. Простая и никогда не унывающая Люба сама умела веселиться и людей развеселить. Пела озорные частушки. У Любы был большой сад яблоней. Хоть яблони дикие, но яблоки были румяные, полосатые и очень сладкие. Через её огород все жители ходили на ригу молотить и рвали их, кто сколько может. Люба никогда не ругала, и к осени на яблонях ничего не оставалось. Её сын Васька был страшный озорник. Вместо уроков их компания всегда сидела в угоре (овраге) около д. Кулемихи. Пекли картошку на костре и ждали нас из школы. Узнав от учителей, что он не ходит в школу, мать била его, чем попало: ремнём, подтягой, палкой. Но Ваське хоть бы что. Риск – его конёк. Он залезал на самую верхушку черёмух и кедров в д. Минино и сбрасывал нам, девчонкам, смолистые шишки. Много у него было и дерзких вылазок… Впоследствии Вася выучился на шофёра… Женился, уехал в Коми АССР и там умер.

Богатая история деревни Верхняя Слудка собрана и «упакована» в книгу известного ветлужского краеведа Е. В. Барулёвой «Мне дорог край родной». Глава из этой книги «Сон Елизаветы» посвящена жителям этой деревни. С разрешения автора продолжаем её публиковать на страницах газеты.

«Две следующие вдовы – Маслова Клавдия и её однофамилица Маслова Наталья – жили через дорогу. У Клавдии было трое детей. Старшая Шура, лет двадцати, работала в колхозе. Двенадцатилетняя Нюра и семилетняя Маня пасли телят. Избёнка у них была старенькая, двора не было, только маленький хлевушок, где держали двух овец. Жилось им очень тяжело, некому поправить забор, привезти дров, часто сидели голодные. Клавдия вышла в стареньком, но чистом платье и белом платочке. Скромно подошла к женщинам. А Шура увидела своего кавалера среди ребят – Ваганова Васю, заспешила к ним. К 20‑летию мать сшила ей новое ситцевое платье. Впоследствии они уехали из деревни кто куда. Слышала, что у Шуры с Васей сын окончил медицинский институт и работал хирургом.

Маслова Наталья вышла из дома с гордо поднятой головой. Если бы не нос горбинкой, её можно было бы назвать красивой. Смуглое лицо и тёмные волосы, причёсанные на прямой пробор, уложены сзади вьюшкой. Высокая и стройная, она напоминала цыганку. Конечно же, она нарядилась в своё самое лучшее ситцевое тёмно-­синее платье с красными розочками, без платка. Она взглядом искала среди мужчин Сануху Тюленёва. Увидев его, с улыбкой подошла к нему. Рядом шла жена Александра Олья. Сын Натальи – Николай – учился в ремесленном училище на Сяве, а младшему Вале было восемь лет. Вместе с другими ребятишками он бегал вокруг взрослых. Все дети, хоть и в праздник, были босоногие.

Из окна следующего дома смотрела на проходивших вдова Анна Кошеварова, затем она вышла на улицу с сыном Дорькой. Старший сын Шура был мне ровесником. Старая бабушка Катерина (Лавровна, так у нас все её звали) стояла в заулке. Ей было некогда гулять, она всё лето косила траву за рекой на полянках, между деревьями (ведь свободно косить никому не разрешалось, всё шло в колхоз). А медлительная и малосильная Анна Кошевариха не могла обеспечить свою корову кормом. Вот бабушка Лавровна и старалась, чтобы обеспечить детей молоком. Накосит, высушит и таскает в лодку, перевезёт через реку, затем в гору втаскивает и несёт ношу домой. И так каждый день. От надсада скоро умерла.

Рядом с ними жила вдова Клавдия Маслова (Маслиха). Клавдия вышла с тарелкой пирогов, гостей у неё не было, и есть их было некому. Рыженькая дочка Лиза, лет семи, плохо ела. Маслиха, несмотря на вдовство, держала корову и поросёнка. Когда я заходила за Лизой в школу утром, мать ей делала ­картошку-­топтанку, да ещё поставит её поджарить сверху в печь (с корочкой румяной), затем густо намажет сметаной. Но Лиза не ест, капризничает. Для компании Маслиха посадит и меня за стол с ней. Я, конечно, не капризничала, а уплетала за обе щёки. Так как я была постарше, то опекала Лизу в дороге и в школе. И Клавдия была мне благодарна. Впоследствии они тоже уехали из деревни.

Напротив жила вдова Анна Саблина по прозвищу Метлиха. Она рано умерла. Слышала, что у неё на вой­не погибли пять сыновей…

Из следующего дома вышла белотелая и важная Настасья Белоусова. Она всегда следила за своей внешностью. В тёмной паре (юбке и кофте) зелёного цвета в мелкий цветочек, на голове репсовый платок, такие были только у трёх женщин. Муж её Иван Иванович, участник Первой мировой вой­ны, работал председателем колхоза в д. Нижней Слудке. Там он и кормился. Настасья всю свою жизнь не любила своего мужа Ивана. Однажды я помогала в огороде уже постаревшей Наталье, мы разговорились, она поведала о своей судьбе. Любила она в молодости другого парня, они мечтали пожениться. Но родители парня были богаче и не взяли в снохи бедную девушку, хотя и её родители не бедствовали. А за Ивана вышла против своей воли. В первые годы хотела уйти от него. У них родились два сына и дочь. Старший Борис окончил медицинский институт, средний, Сергей, – ремесленное училище на Сяве. Судьба их неизвестна. А младшая Маня осталась после школы в деревне, затем вышла замуж и уехала в Ветлугу. Умерла давно. Иван Иванович умер в 1950‑е годы. О его фронтовой биографии в Первую мировую вой­ну ничего не известно.

Из следующего дома высыпало всё семейство второго моего дяди Николая Барулёва, брата моего отца: его жена Парасковья с трёхлетним сыном Шурой, Юрка – мой ровесник, Лиза, чуть моложе Юрки, и семилетняя Валя. В деревне дядю Колю звали «косорылым». Ещё будучи в пелёнках он упал с полатей на скобель, оставленную отцом на полу, на её острую часть и сильно разрезал щёку. Дома никого не было. Кровь и рваные части вылизала собака. После операции в больнице лицо, особенно нижнюю часть, стянуло на одну сторону. Николай всю жизнь куролесил, был хулиганом и озорником. То удилище у отца бросит в овраг, то косу спрячет в траву, то калитку в огород откроет, чтобы куры зашли. Он и сейчас выскочил с ружьишком и пальнул в воздух, пугая и приветствуя своих односельчан. Все хохотали, потому что дядька Коля уже напился. Тётя Парасковья вышла в коричневой паре (юбка и кофта), по-деревенски в низко повязанном платке. Сейчас Юра и Шура умерли, сёстры живут в г. Воткинске (Удмуртия).

А впереди уже подскакивал (припрыгивал) с одной ноги на другую Коленька Тюленёв. Именно прискакивал. Это было в его характере, чтобы показать свою ловкость. Бывало, проходя через наш дом, он припрыгнет, пройдёт шагов пять, ещё раз припрыгнет. Николай был не от мира сего, говорил в рифму, сочинял про жителей деревни частушки, собирал старые ружья, патефоны и разную мелочь. Несмотря на свои странности, он был на вой­не и дошёл до Берлина. И это не помешало ему привезти из Германии швейную ножную машинку «Зингер» и красивую бархатную скатерть с кистями-­помпончиками на стол. Мы все бегали смотреть, когда он пришёл с вой­ны.

Его жена Анна Сергеевна работала заведующей фермой и молоконкой. Она была старше мужа лет на десять и важно вышла в длинной чёрной юбке и голубой кофте, накинув на плечи старинный репсовый платок. В вой­ну у них в доме были ясли, а Сергеевна была нянечкой, у неё был добрый и приветливый характер. Она рассказывала нам сказки, для маленьких пела колыбельные песни. Мы её очень любили, даже уже семилетними часто бегали к няне Сергеевне, и она ласково принимала нас. Лет через десять умерла, а Николай ещё долго жил и женился на соседке Коленьке Артемьевой, которой и раньше всегда помогал по хозяйству.
Когда в конце 1980‑х годов в деревне Верхней Слудке осталось пять домов (из них два нежилых) и пять жителей, из которых три мужчины: Тюленёв Николай, Барулёв Николай и Барулёв Василий, наш поэт «от сохи» Тюленёв Коленька составил частушку:

Вот и Слудочка деревня,
Остаются пять домов.
Остались только два Колюхи,
Да Василий Барулёв.

Шествие остановилось у дома председателя колхоза Николая Алексеевича Рябкова. Дом был пятистенный, с огромным двором. Спереди дома палисадник из тына, а в нём – четыре улья с всегда жужжащими пчёлами. Николай Алексеевич был простым сельским мужиком, работающим наравне с колхозниками. Он вышел поприветствовать сельчан, а жена Марья, красавица и умница, статная и нарядная, вынесла кринку мёда и угощала детей. И раньше бывало, когда они «лазили» мёд (так у нас говорили), вся ребятня бежала с ломтями хлеба, и тётя Мария нам всем намазывала на хлеб мёд. Как мы радовались, растягивая удовольствие, медленно ели кусочек хлеба. После вой­ны семья уехала на Сяву.